История костей. Мемуары - John Lurie
Я был совершенно не в себе. Мы должны были проводить саундчек в девять утра, а играли в одиннадцать вечера. Так что я спал.
Тортон ждал у входа в зал, пытаясь попасть внутрь. Кажется, мы уже встречались в Ист-Виллидж, и он сказал: "Эй, Джон, не мог бы ты провести меня внутрь?" Я так и сделал.
-
В берлинских газетах писали, что мы должны быть смешными, поэтому всякий раз, когда в музыке происходило изменение или переход, зрители смеялись. Смех "я понял" претенциозного ценителя современного искусства.
Но они смеялись во многих местах, которые не были смешными. Поэтому я стал останавливать песни на середине и заставлять группу показывать на них пальцем и смеяться.
Толпы в больших городах Европы, кажется, воспринимают музыку более реально, но это была не та публика. Это были люди, которые покупают свою культуру на сезон и ходят на все мероприятия, потому что это их социальная жизнь. Они ничего не понимают, им все равно, но их одежда очень дорогая.
Поэтому мы смеялись над ними и показывали пальцем.
Возможно, я не слишком удачно распорядился своей карьерой.
Мы выступали в культурных центрах Европы, особенно в небольших городах Франции, Италии и Испании, где мы были частью культурной серии в модном театре города. Это событие, но самое странное, что первые два или три ряда заполнены большими шишками города, мэром и его женой, идиотским начальником культуры и всеми остальными, кто является самым буржуазным в этом городе. Им нет никакого дела до музыки, но эти люди в первых рядах имеют честь получить эти места, поэтому они сидят там с кислыми лицами, смотрят на свои животы, перебирают пальцами галстуки и ласкают свои украшения.
Единственное, что мне очень запомнилось в тот вечер в Берлине, - это то, что это был прямой эфир на телевидении, а в Берлине этот канал в то время прекращал вещание в полночь. Мы играем после полуночи перед толпой в пять тысяч человек, а вокруг нас собираются телевизионщики. Эван играет тихое, красивое соло, а этот парень тащит по сцене кабель.
"Что ты делаешь?"
"Телевизор закончен. Иди домой".
"Отлично, но мы все еще играем!"
Он пожимает плечами.
Иногда трудно сдержать насилие. Я защищаю Эвана и музыку со свирепостью матерого медведя.
-
После тура мы с Дэнни сняли квартиру в Париже, недалеко от Бастилии, на пару месяцев у Винсента Галло. Мы знали Винса по Нью-Йорку. Мы с Дэнни довольно часто накуривались. Мы ходили в модные клубы, встречались с сексуальными девушками и кайфовали. Возвращаясь домой поздно вечером, мы заставали Винса сидящим перед зеркалом с фальшивой бородой длиной в три фута в костюме раввина или в каком-нибудь другом столь же странном одеянии.
Дэнни повернул голову в сторону и сказал: "Винс, какого черта ты делаешь?". Винс продолжал смотреть в зеркало и медленно говорил: "Я работаю над своим актерским мастерством".
Бедный мальчик. Каким бы странно уверенным в себе ни казался Винс сейчас, тогда он был таким же неуверенным и неловким. Как и многим чувствительным, умным молодым людям, ему казалось, что его энергия и мысли не поддаются контролю и движутся в сторону, болезненно пересекаясь с его существом.
Винс также был лжецом. Навязчивым лжецом, одним из тех людей, которые начинают верить в свои истории на полпути. Он приходил домой и говорил, что избил проводника поезда, обедал с сенатором США или еще бог знает что. И вы могли видеть, что на полпути к рассказу он поверил в то, что все остальные знали, что это абсолютная неправда.
Несколько лет спустя мы с Винсом оказались в одной команде по софтболу. Мы играли на Хадсон-стрит.
Винс стоял на палубе с битой через плечо, когда кто-то громко спросил: "Винс, когда ты жил в Париже с Джоном Лури и Дэнни Розеном, ты тоже был наркоманом?".
"Нет, я был лжецом".
Идея о том, что ложь Винса - это такой же порок, как и то, что мы с Дэнни подсели на героин, была абсолютно верной, и это создало в моем сердце мягкое место для Винса, которое я все еще пытаюсь удержать, хотя он, конечно, делает это с трудом.
-
Мы действительно заработали немного денег на туре Мейссонье. Дэнни, Пикколо и я купили шляпы Borsalino. Ту, что я носил в фильме "Чужестранец из рая".
Вернувшись в Нью-Йорк, я взял модный зонтик, новый костюм и шляпу, вошел в адвокатскую контору дяди Джерри на Пятьдесят шестой улице в таком наряде и вернул ему часть денег, которые он мне одолжил. Он был очень доволен.
EG Records убила первую группу. Все эти маленькие коварные, хитроумные штучки, которые они делали, просто выбили из нее жизнь. То с обложкой альбома, которую разработал Эв. Они не дали нам денег на первый тур, и мы все вернулись домой без гроша в кармане. Хуже всего было с оборудованием в Лондоне. Весь тур мы выступали на разогреве у Фриппа, используя его звуковую систему, которая была очень хороша и отлично звучала на сцене и, я полагаю, в доме. Когда мы приехали в Лондон, мы давали финальный концерт для наших собственных поклонников в качестве хедлайнера. Это было очень большое событие.
EG были так расстроены тем, что мы получили так много внимания и восторга во время тура и затмили Фриппа, что заставили звукорежиссеров сдать все хорошее оборудование и арендовать самые дерьмовые микрофоны, мониторы, усилители и барабаны, так что все звучало просто ужасно. Мы уже много раз играли с дерьмовым оборудованием и справлялись с этим, но мы привыкли к тому, что на сцене был действительно хороший звук, поэтому, когда он звучал так плохо, мы просто не могли справиться с этим. Я чувствовал себя так, будто мы проиграли Мировую серию.
Они заказали тур по Соединенным Штатам, который пришлось отменить из-за рецидива моего гепатита, и они были в ярости, потому что уже заплатили за рекламу в тех городах. Они позвонили и пригрозили мне, что это будет конец группы, если я не поеду. Потом они обратились к другим ребятам из группы и сказали, что, по словам их врача, у которого
